Это одно из ключевых положений современной психологии (причем разные теории тут сходятся) - о том, что каждую боль надо полноценно пережить и перестрадать: вспомнить, проговорить, отплакать, как бы тяжело это ни было (а не определить виноватых и предъявить им обвинение, хотя иногда и это тоже входит в процесс осознания). Если это получается, то когда боль уходит, она уходит наконец безвозвратно, оставляя после себя "шрамы" в виде грусти, печали, тяжелых, но не болезненных воспоминарий, о которых мы наконец можем говорить открыто и относительно спокойно. Тяжело, но как правило необходимо.
Почему необходимо? Почему нельзя без этого обойтись? Здесь много разных ответов, и о некоторых из них я надеюсь расскажу позже, но в общем виде ответ такой, что неизжитая травма обрастает защитами, которые различными способами осложняют жизнь человеку.
Это может быть некое обеднение и оскуднение - эмоции "засыхают", человек как бы "запрещает" (неосознанно конечно) себе чувствовать в полную силу. Невротические реакции (страхи, беспричинная тревога и многое другое) или наши "обычные" болезни с психической подоплекой (на научном языке - психосоматические). Неадекватное реагирование на все, что так или иначе связано с травмой, напоминает о ней. Навязчивое повторение травматических событий - во сне, в мыслях, от которых невозможно отвязаться, в болезненно-ярких "картинках" воспоминаний. И многое другое.
Может ли сложиться такая ситуация, когда осознание травмы не нужно, потому что оно окажется еще более болезненным, чем жизнь с непроработанной травмой. Думаю, что да. Но нужно понимать, что человек с непроработанной серьезной травмой - ослабленный, с недостаточным ресурсам.
А если это относится не к человеку, а к стране??
Между тем, на уровне страны стадия отрицания сменилась глобальным умолчанием. Даже в эпоху оттепели замалчивалось очень многое. Ведь даже знаменитый доклад о культе личности на 20 съезде не был открыто напечатан: его читали вслух на партсобраниях. Вопрос о напечатании книги Солженицына о лагерях ("Один день Ивана Денисовича") решался на уровне лично Хрущева: все, кто был ниже, не решались дать добро на издание. О голоде, о депортациях, сколько знаю, официально не было сказано ни слова.
А что говорить о стыдливом замалчивании Брежневской эпохи? Два невнятных абзаца в учебнике истории: да, дескать был культ личности, это Сталин был плохой, а партия все делала хорошо и правильно. О Сталине официально молчали, не говорили ни хорошо, ни плохо. Даже словосочетание "культ личности" в середине 80- было запрещено к упоминанию цензурой.
Вот так с тяжелейшей травмой, которая зажата умолчанием, не дававшим возможности для проработки наша страна и прожила два с лишним десятилетия до перестройки (конечно, у конкретных людей все могло быть по-другому).
Но здесь я опять делаю паузу.
